Саманта Пауэр для NY Times: Мой друг – российский посол (перевод)
Перевод статьи, опубликованной на сайте The New York Times 25 февраля.
Автор статьи: экс-постпред США в ООН Саманта Пауэр. Перевод: Шарий.NET.
В понедельник ушел из жизни Виталий Чуркин, постоянный представитель Российской Федерации в ООН, занимавший этот пост в течение последнего десятилетия, и один из самых эффективных мировых дипломатов,
Я была постоянным представителем Соединенных Штатов в ООН начиная с 2013 года и до момента, когда Дональд Трамп занял пост президента. В течение нескольких последних лет, я, вероятно, была одним из самых видных противников Чуркина. Он верно защищал смертоносные действия Владимира Путина в Украине и Сирии.
В то же время, Виталий был мастерским рассказчиком с отменным чувством юмора, хорошим другом и надеждой на то, что Россия и США смогут работать вместе. Его смерть разбила мне сердце.
Я также нахожу весьма досадным тот факт, что в нашем гиперполяризованном мире похвала в адрес Виталия воспринимается другими, как потакание российской агрессии.
Когда, узнав о смерти господина Чуркина, я назвала его «маэстро дипломатии» в своей публикации на странице в Twitter, я была жестко раскритикована за попытку отбелить преступления РФ и за «скорбь по одному из самых больших виновников этих преступлений». «Спросите у сирийских и украинских детей, что они думают по этому поводу», — читала я в комментариях.
Я считаю, что Россия под предводительством Владимира Путина представляет собой огромную угрозу для американских интересов. Я также считаю, что те люди, которые восторгаются или хвалят Владимира Путина, как Дональд Трамп, или же сравнивают дестабилизирующую роль политики Кремля с американской политикой – глубоко заблуждаются. Российское правительство избавлялось от своих политических оппонентов, захватывало территории соседних суверенных государств, убивало бесчисленное количество гражданских лиц в Сирии и вмешивалось в демократические выборы, в том числе и в США.
Но я также верю, что очень важно наладить отношения с отдельными россиянами, которые являются такими же сложными и противоречивыми людьми, как и все мы. На самом деле, наша безопасность зависит от нашей способности преодолевать идеологические разногласия – мы должны понимать друг друга и стараться решать все проблемы сообща.
Когда я только прибыла в Нью-Йорк, моя предшественница – Сьюзен Райс, – сказала мне: «Инвестируйте в отношения с Чуркиным. Он будет сводить вас с ума, но вы нужны друг другу». Виталий на тот момент был постоянным представителем России в ООН на протяжении шести лет, и российским дипломатом — в течение сорока последних. Россия располагает одним из пяти вето в Совете Безопасности ООН, что означает: Москва может заблокировать абсолютно любую резолюцию. Мне нужна была поддержка Виталия, чтобы утверждать осуждающие резолюции, направлять миротворцев в зоны конфликта и вводить санкции против отдельных людей и государств.
В конечном итоге, мы часто заканчивали ожесточенным спором насчет фундаментальных проблем с фактами и справедливостью. В контексте незаконной оккупации украинского Крыма, официальная версия Москвы была настолько далека от правды, что я обвинила его в написании лучших историй, чем Лев Толстой; в контексте Сирии, я бросила ему вызов из-за бойни, устроенной сирийским правительством, Россией и Ираном в Алеппо. Я спросила его: «Неужели вы действительно лишены совести?».
Он был мастером отвлечения внимания и, в ответ на мои обвинения, уводил разговор от Украины и Сирии, говоря об американских войнах во Вьетнаме и Ираке, при этом называя меня своеобразной «Матерью Терезой».
Иногда, — когда, к примеру, он бездоказательно утверждал, что мирные жители Алеппо специально испачкали себя в грязи, чтобы выглядеть, как жертвы обстрела, специально для фотографий, – мое омерзение влияло на наши рабочие отношения.
Но, в целом, мы знали, что должны сотрудничать, и работали вместе. Мы ввели жесточайшие санкции против КНДР, обеспечили достойный ответ на эпидемию Эболы и избрали нового и динамичного Генсека ООН.
В ходе переговоров, длившихся на протяжении месяцев, или же за несколько минут до голосования, — мы могли не соглашаться по фундаментальным вопросам, но всегда слушали друг друга для того, чтобы понять, что нужно каждой стороне. Как только мы соглашались по поводу какого-либо плана, другие страны уступали, считая, что если мы смогли найти общий язык, то они смогут и подавно.
Я думаю, что узнала больше всего о Виталии как раз по тем ситуациям, когда нам не удавалось договориться. Через двадцать лет после того, как боснийские сербы уничтожили 8 000 мусульман в ужасающем акте геноцида в Сребренице, Британия инициировала то, что, как мы все думали, будет единогласным осуждением тех событий. Лишь потом стало понятно, что Владимир Путин, который стремился укрепить отношения с Сербией, не хотел, чтобы Совет Безопасности назвал резню «геноцидом». Я и Виталий дни напролет работали над версией документа, которая была бы приемлема для российского руководства. Утром, когда должно было состояться голосование, Виталий не мог скрыть своего разочарования и написал мне электронное письмо: «Это не пройдет». Он наложил вето на резолюцию.
Хорошо известно, что именно Виталий Чуркин шесть раз блокировал резолюции по Сирии, но мало кто знает, что он лихорадочно, хоть и безуспешно, работал над текстами резолюций так, чтобы Москва дала добро на их принятие.
Несмотря на то, что он был лицом многих вредящих действий Владимира Путина, он также верил в сотрудничество между нашими странами. Когда Государственный Секретарь Джон Керри и глава МИДа Сергей Лавров пытались создать общую контртеррористическую ячейку в Сирии, Виталий высоко оценил их сотрудничество. Когда все усилия потерпели крах, он был уверен, что нам стоит реанимировать проект. Он всегда рассказывал мне истории о тех временах Холодной войны, когда он был переводчиком в ходе заключения сделок по контролю вооружений. Он считал, что даже провал может быть предлогом для возобновления работы над отдельными частями проектов для достижения прогресса.
Даже когда наши позиции разнились дальше некуда, мы все равно пытались выслушать друг друга. Когда я попросила его встретиться с волонтерами, которые были свидетелями тех зверств, виновниками которых были и россияне в том числе, он пообещал, что или он лично, или кто-то из его сотрудников обязательно проведет такого рода встречу. Когда журналисты или правозащитники пропадали на территории Сирии, я всегда просила его поставить в известность российского посла в Дамаске, чтобы тот попросил о помощи правительство Асада. Он всегда уточнял побольше деталей, чтобы проработать вопрос в своей системе.
Несмотря на то, что отношения между нашими странами ухудшились даже за время нашей службы, у нас было много общего в плане человеческих качеств. Мы оба любили спорт; единственный раз, когда я не смогла дозвониться ему – момент, в который Россия боролась за олимпийскую медаль. Мы водили друг друга на игры (он предпочитал теннис и хоккей, я – бейсбол). Мне так и не удалось убедить его, что бейсбол – это интересный спорт, поэтому мы остановились на N.B.A.
Он и его жена Ирина любили театр. Когда я пригласила группу послов на пьесу по Шекспиру, он был первым, кто вскочил с кресла, удостоив «Цимбелин» бурных оваций. Он не держал на меня злобу, когда пресса сообщила о том, что я повела российского посла на мюзикл с ЛГБТ-тематикой под названием «Fun Home»; он также устроил настоящий допрос моему мужу – профессору права, – на предмет происхождения Конституции. Это случилось во время пьесы «Гамильтон». Я также ознакомила его с сериалом о Холодной войне — «Американцы». Он говорил, что сериал «немного смешон», но все равно внимательно смотрел его.
Я пригласила его с супругой в дом моих родителей в Йонкерсе на День Благодарения, что делает его единственным коллегой по ООН, который побывал в святыни моей ирландской семьи. В ходе нашей последней встречи один на один он весь засветился, когда я упомянула о возможности совместного преподавательства после его выхода на пенсию, когда мы бы смогли сменить роли и представлять другие взгляды.
Виталий посвятил свою жизнь защите интересов своей страны, чью культуру и традиции он лелеял. Он никогда не говорил, что думает о своем президенте, однако я понимала, что он уважает тот факт, что Владимир Путин вернул Россию на мировую арену, но предпочел бы при этом мирные методы. Насколько мне известно, он никогда не рассматривал возможность отставки в знак протеста против ужасных действий Путина. Но ясно одно, что, если бы он поступил так, то был бы заменен кем-то, менее готовым к компромиссам. Это привело бы к ослаблению способности ООН обеспечивать мир и глобальную безопасность, а также нанесло бы еще больший ущерб американо-российским отношениям.
Пока большинство дипломатов приходили и покидали Нью-Йорк, кое-что оставалось неизменным: Виталий Чуркин – грозный в качестве врага, заботливый в качестве друга и непримиримый в качестве защитника России, страны, которую он обожал и которой он гордился. Если мы попытаемся возродить двусторонние отношения с Россией – что является непременным условием противодействия глобальным угрозам, – это случится не потому, что американцы предадут свои принципы, а потому, что мы будем твердо стоять на своем, но никогда не забывать о человечности, во имя которой нужно работать даже с теми, с кем мы изначально не согласны.
Фото: nyt.com
